ПУБЛИКАЦИИ В ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫХ ЖУРНАЛАХ

 «Дружба народов»
№ 7, 2008

Памяти Чингиза Айтматова

Ушел из жизни великий писатель, быть может, последний из тех, кого можно назвать властителем дум. Близилось восьмидесятилетие, у порога стояла старость. С каким достоинством он всматривался в нее, как смело шел навстречу!

Художественный Космос Айтматова наравне с людьми населяют животные – олениха, верблюд, жеребец, волчица… Через их безмолвно укоряющие, предостерегающе-поучительные образы воплощалась стихийная мощь айтматовского гения. В последнем романе, на прощание, он подарил намвеликолепного снежного барса – Жаабарса, царственно стареющего в горах Тянь-Шаня. Прощай, Чингиз Айтматов!

Вячеслав Шаповалов. Прощальная элегия: стихи

О храбрых и мудрых, о дружбе, о вечном предательстве

Напомнит нам эпос сухими устами истории,

О долгом и тщетном племен и времен препирательстве,

И все его строки – не строки, но стоны истошные:

Безмерного рабства в глазах отраженья забитые,

Звучат и двоятся, безмолвные годы отматывая…

Кто б знал эти склоны и долы, в веках позабытые,

Когда б не звенели о них озаренья Айтматова!

…………………………………………………….

Железного века ветра пролетают, пронизывая:

Он, сын Ала-Тоо, прошел по планете и вечности,

За космосом чуждым он молча провидел Киргизию,

В реченьях далеких он близкое слышал Отечество.

В снегах и бурьянах застыли родимые прерии,

Родимые пятна горят, словно знаки отличия,

Все ставят в вину ему – смерть большевистской империи,

Крушенье культур и надежд, маскарад безъязычия.

………………………………………………………

Охотник о сыне поет, внемлют звезды бесстрастные,

А в небе безмерное время зарею полощется,

И души ушедших познали последнее странствие

На млечном пути – на печальной Дороге Соломщика.

Родимой чужбины мутны горизонты осенние,

Утратами горькими жизнь безответная полнится,

За все, что не додал ей – родина дарит прощение,

За все, что отдал дотла, - что-нибудь да исполнится!

Час пробил.

Бессмертна эпоха Чингиза Айтматова,

Железного века эпоха, масштаба безмерного.

И жил, и творил, и дышал он – для Века Двадцатого.

Но дрогнули руки, открывшие дверь Двадцать первого…

Леонид Юзефович. Журавли и карлики: роман

“Подошли к вопросу о том, зачем Шубин приехал в Монголию. Тайны тут никакой не было, его командировал сюда один богатый туристический журнал, способный позволить себе имиджевый материал о прекрасной нищей стране, куда никто не хочет ездить в отпуск…Выслушав, Баатар вежливо покивал, но, чувствовалось, не поверил. Должно быть, он счел это легендой прикрытия, маскирующей дела гораздо более серьезные”.

Так и есть. Увлекательнейший сюжет нового романа Леонида Юзефовича “Журавли и карлики” и впрямь является “легендой прикрытия”, но не для шпионских тайн, а для глубоких философских раздумий над тайной жизни сегодняшней, вчерашней, тысячелетней давности — вечной.

Римма Казакова. Не устает душа любить: стихи

Стихи Риммы Казаковой – звонкие, правдивые, ненатужные. Голос сердца, голос времени, незаметно переходящего в вечность. Поэтесса-шестидесятница. Она, как и другие, жаждала справедливости, социальной, человеческой, семейной.…

* * *

Мы молоды. У нас чулки со штопками.

Нам трудно. Это молодость виной.

Но плещет за дешевенькими шторками

Бесплатный воздух, пахнущий весной.

У нас уже не куклы и не мячики,

А как когда-то грезилось давно,

Нас в темных парках угощают мальчики

Качелями и квасом и кино…

* * *

Мать меня зовет под утро: «Мама!»

Я не мама, я ей только дочь.

Я ничем ей не могу помочь.

Это время счет ведет упрямо.

Это жизнь уходит в небеса,

ставится единственная точка…

А когда она на полчаса

вдруг в себя придет – прошепчет: «Дочка…»

Вечность обнимает нас в покое,

что-то обещает мне и ей

и качает твердою рукою

колыбельку матери моей.

Эльбрус  Минкаилов. Цель. С чеченского. Перевод автора: проза

… Исраил родился и вырос в селе. Правда, оно находилось далеко – в Казахстане, на берегу Иртыша. Родился он в семье чеченца, который, как и весь народ, находился в ссылке. В постепенно разросшейся семье Исраил был старшим – двое братьев и три сестры появились на свет позже его, причем две – уже в Чечне, когда через тринадцать лет вернулись на родину.  У него никогда не было своей комнаты. Уже позже, учась в аспирантуре МГУ и живя на четырнадцатом этаже в маленькой комнатушке, рассчитанной на двоих,   он поставил себе цель – во что бы то ни стало построить свой дом, просторный, светлый, с окнами на юг. В тридцать лет он приобрел участок, на возведение дома, его обустройство ушло двадцать лет. Когда он с женой и тремя детьми наконец обустроились в новом доме, Исраилу исполнилось уже пятьдесят лет…А через несколько месяцев началась война, жестокая, беспощадная, как и все войны, превратившая его дом, его мечту, в развалины…

Аслан Шатаев. Метеорит: рассказ (мистика, фэнтази)

…Метеорит стремительно падал на Землю. До момента столкновения оставалось минут десять-двадцать… Пылающий шар становился все ярче, освещая местность на сотни километров вокруг. Прогремел оглушительный взрыв, превратив жилые дома в груду строительного мусора. А в эпицентре взрыва возникла глубокая воронка, в которой лежал раскаленный метеорит… Упавший метеорит принес с собой некий вирус, выводящий из строя любое огнестрельное оружие и взрывчатые вещества… Теперь могущественные государства, владеющие оружием, ядерными бомбами – бессильны. Что же будет дальше? 

Леонид Первомайский. Воскреси мен: стихи. К 100-летию со дня рождения.

Воскреси меня, грядущее, чтоб снова

Жизнь я прожил – на ином витке…

Воскреси в той жизни, где невинных

Печи не испепеляют в прах,

Где не перемешивают с глиной

Наши кости в городских ярах…

Воскреси хотя бы на мгновенье,

Чтобы наяву я видеть мог

Честный хлеб, дающий утешенье

Всем, кто голоден и кто убог…

Владимир Жуков. История моей асексуальности: публицистика

Писатель Владимир Жуков делится с читателем своим драматическим и сложным опытом взаимоотношения полов в сочинении “История моей асексуальности”, жанр которого вряд ли можно определить иначе, нежели исповедь.

«Знамя»
№ 7, 2008

А.С.Пушкин в одном из писем утверждал, что проза требует мысли и мысли. А поэзия, впрочем, — тоже. Почему-то поэтам больше нравится другое суждение: она должна быть, прости Господи, глуповата. Александр Кушнер следует первому завету, его стихи всегда умны, всегда точны в эпитетах и сравнениях, их отличает тонкий, чуткий к нюансам слух:

Мы жили не в худшее время. Так нам повезло.
Везение — странное слово, как если бы зло
В нём было да выпало, призвук остался один.
Ни войн, ни арестов, и ты сам себе господин.

“ГенАцид” — это “Государственная Единая Национальная Идея”, воплощению которой в жизнь посвящен отчасти пародийный, отчасти трагический одноименный роман Всеволода Бенигсена. ГенАцид призван наконец-то сплотить народ, причем на базе сохранения культурного, в частности, литературного наследия. Для этого каждый должен в трехнедельный срок выучить тот или иной отрывок русской классической поэзии или прозы. Как дошла эта славная затея до села Большие Ущеры и какие произвела в нем события, читатель узнает со страниц романа.

“Балтийский дневник” Елены Фанайловой написан как бы от имени сочинителя и исполнителя рэпа Паффа Дэдди. Эти стихи действительно можно исполнять с эстрады, бормоча и отбивая такт:

Нация за меня
Пьёт пиво Балтика, курит сигареты Винстон,
Чисто как девочка со спичками
Сидит на нефтяной трубе
Болтая ногами
Не читая запретов на бензоколонках…

“Про Иону” Маргариты Хемлин продолжает ряд монографических повестей (см. “Про Берту” и “Про Иосифа”, “Знамя” №1 и № 10 за 2007 г.), уже высоко оцененных читателем и критикой. Рукопись “Живая очередь”, в которую включены и эти повести, только что вошла в шорт-лист премии “Большая книга”.

Рассказ-аллегория Германа Садулаева “Бич Божий” — о бродяге-философе Кольке, заброшенном судьбой в чеченское село, выводит на осмысление серьезных нравственных проблем нашего времени.

Уральский поэт Александр Петрушкин дебютирует в “Знамени” подборкой “В Касли из Кыштыма - дымом”:

Пытаясь шансы свои уравнять с з/к,
учусь новым позам собственного языка —
это не повод чтоб говорить — тем более петь —
нужно только стоять и как ангел подбитый смотреть!

В разделе “Non fiction” — эссе Игоря Клеха “Руководство по устройству эдема” и Александра Долина “Тюльпановое дерево”. Место действия одного — Украина, другого — Япония, но их объединяет трепетное отношение к природе, восприятие себя как ее части, а не властелина.

Под рубрикой “Нестоличная Россия” — записки врача Максима Осипова “Непасхальная радость” — продолжение очерков “В родном краю” и “Грех жаловаться” (“Знамя”, 2007, №№ 5, 12). Не так давно Тарусская больница привлекла внимание всей России: “как участнику событий мне надлежит рассказать, что было”, — пишет Максим Осипов.

Поводом к размышлениям Александра Нежного “Послесловие к власти” послужили две книги Сергея Филатова — чтение поучительное, интересное и временами печальное. Невредно напомнить нам наше недавнее прошлое.

Рубрики “Свидетельства” и “Человек в пейзаже” носят мемориальный характер. Андрей Арьев вспоминает о встречах с Беллой Улановской, а Игорь Смирнов-Охтин вписывает в ландшафт эмигрантской литературной Германии петербургскую поэтессу Ольгу Бешенковскую.

Статья Инны Булкиной “У нас нет литературной реальности” помещена под рубрикой “Критика критики”.

Герой рубрики “Nomenclatura” — Евгений Сидоров. Алла Марченко пишет о нем в разных ипостасях — “критика, публициста, литературоведа, доктора культурологии, а также в свое время ректора Литинститута, министра культуры и Посла России при ЮНЕСКО”.

В “Форуме” Иосиф Гольдфаин пародирует исследования, которые он относит к паралитературоведению. Там же помещены письма в редакцию.

Июльский “Наблюдатель” посвящен книжным сериям. О них рассказывают Лиля Панн, Дарья Маркова, Мария Галина и Александр Корнилов. Завершают номер рубрики “Арахна” Марии Галиной и “Ни дня без книги” Анны Кузнецовой.

«Иностранная литература»

№ 7, 2008
 (Скрытая тема номера: периферия и граница.)

Иэн Макьюэн. Чизил-Бич. Повесть. Перевод с английского В. Голышева.

Самая свежий (2007) продукт англичанина Иэна Макьюэна, знакомого читателям “ИЛ” по публикации десятилетней давности (“Невинный, или Особые отношения”, 1998, № 12), но особенно любимого за дважды переиздававшийся (в разных издательствах) “Амстердам” (в 2001-м благодаря “Амстердаму” В. Голышев получил первого и единственного в истории российского “Малого Букера за перевод”). “Чизил-Бич” – небольшой по объему и простой по сюжету, но чрезвычайно насыщенный текст. Его можно прочесть и как частную сентиментально-ностальгическую историю (действие происходит в 1962 году), и как развернутый этюд на вечную тему конфликтных отношений внутри треугольника “дух – душа – плоть”, и как глобальную социальную метафору слома эпох и перехода от консервативных 50-х к революционным 60-м. Жаль, что “Чизил-Бич” не получил в прошлом году Букера – наверное, книжку сочли недостаточно толстой.

Мейвис Галлант. Рассказы. Перевод с английского Анны Асланян.

Читатели “ИЛ” знают Галлант по публикации рассказа “Поздневозвращенец” в специальном канадском номере (2006, № 11). Несмотря на канадское происхождение, писательница уже полвека живет в Париже. Там с ней в 1988-м встретился русский писатель и обозреватель Би-би-си Зиновий Зиник; беседа была затем продолжена и теперь публикуется здесь под заголовком “Телефонный разговор с Мейвис Галлант”. Главной темой прозы Галлант Зиник считает “эмиграцию”, причем как внешнюю, так и внутреннюю – “эмиграцию реальности”. Оценка, может быть, слегка пафосная, но не лишенная оснований.

ЛИТЕРАТУРНЫЙ ГИД: ВОСТОЧНАЯ ЕВРОПА. XXI ВЕК.

Роман венгерского писателя Дёрдя Драгомана “Белый король” представлен здесь фрагментами (перевод и послесловие Ю. Гусева). Впрочем, это не столь существенно, так как каждый из фрагментов может рассматриваться как отдельный рассказ. Герой – школьник (средних классов), время действия – наверное, начало 80-х, место действия – Румыния (точнее, наверное, исторически спорная Трансильвания). Текст построен на постоянных столкновениях наивного мальчишеского мировосприятия с устроенной по непонятным (и неестественным) законам реальностью взрослого мира (в котором легко опознается тоталитарный режим Чаушеску, хотя прямых отсылок к нему нет; действие без особых потерь могло быть привязано к концу 40-х, и тогда это была бы любая восточноевропейская страна).

Завершается “Литгид” подборкой переводов с поэтического фестиваля, состоявшегося в ноябре прошлого года в Загребе. Здесь представлены уже не вымышленные, а вполне реальные Мишель Деги из Франции (в переводе Ирины Кузнецовой), Лассе Сёдерберг из Швеции и Дитер М. Грэф из Германии (в переводах Алексея Прокопьева), Роберт Мюррей Дэвис из США (в переводах Льва Оборина), Тугрул Таньол из Турции (в переводах Марии Букуловой и Глеба Арсеньева), Харис Влавианос из Греции (в переводах Марии Томашевской), Предраг Луцич из Хорватии (в переводах Жанны Перковской) и Никола Маджиров из Македонии (в переводе Натэллы Горской).

СРЕДИ КНИГ

В этой рубрике – всего лишь одна рецензия: “Прогулки с Мартином Эмисом” Николая Мельникова. Но посвящена она не только выходу перевода последнего романа Эмиса “Лондонские поля”, но и всему творчеству популярного английского прозаика – по мнению рецензента, несколько неровному, но тем не менее достойному внимания.

«Новый мир»
№ 7, 2008

Аркадий Бабченко. Дизелятник: Повесть

О современной армии и войне – из первых рук; о том, чем закончилась чеченская война для повествователя, оказавшегося на три месяца в заключении, в ожидании суда и тюремного срока за десятидневную задержку по болезни из отпуска, и здесь, под диктовку следователя, написавшего заявление о том, что готов “служить в любой точке России”. Место, в котором содержался под арестом герой, называлось Пунктом сбора военнослужащий (ПСВ) и создавалось специально “под Чечню”, ну а в просторечии именовалось “Дизелятником”.

Олеся Николаева. Тутти: Повесть.

Повесть о собаке Тутти, которую подарил героине – знаменитой поэтессе, жене священника отца Владимира, живущей в Переделкино, короче, имеющей биографию, характер, образ жизни и внешность Олеси Николаевой (“…мне 19 лет, белые волосы ниже плеч, узкие джинсы заправлены в высокие сапоги, вокруг шеи длинный небрежный шарф. Амазонка”) – подарил героине “дружественный архиерей”. Дружба их началась еще в те времена, когда будущий архиерей был монахом в Лавре и семинаристом Духовной академии и во многом участвовал в процессе воцерковления героини и ее мужа. Процесс же этот происходил во времена советской власти и, соответственно, имел свои специфические особенности (один из начальных эпизодов повести – визит сотрудника КГБ, попытавшего склонить будущего отца Владимира к тайному сотрудничеству). На страницах повести мелькает множество знаменитых имен - писатели, актеры, священники, - что естественно для рассказа о жизни, посвященной литературе и церкви, но перед нами не мемуарная беллетристка, а попытка полноценной художественной прозы.

Роман Сенчин. Сорокет: Рассказ.

Сегодняшний вариант городской прозы - сюжет нового рассказа Сенчина строится на сорокалетии, которое отмечает его герой, переживающий круглую дату как переход на “северный склон жизни”, особенно пугающий его здесь, в городе: “Эту квартиру, с двумя большими комнатами, они получили лет шесть назад. … Метро далеко, все дворы вокруг забиты машинами так, что даже ходить тесно, в супермаркете вечно очереди. А главное неудобство, больше психологическое, чем физическое – пейзаж. Сотни домов разной ширины и высоты вокруг, тысячи окон высвечивают, следят… И везде люди, люди. Люди. Все почти одного возраста – лет тридцати-сорока, все нездешние, чужие друг другу, без родины, без прошлого и, кажется, без будущего. И он, Юрьев, такой же; и невозможно представить себя стариком. Здесь, в этих домах, в этих уставленных машинами дворах, на этих тротуарах, где по утрам и вечерам катятся лавины крепких людей, старики не предусмотрены”

Подборки стихотворений Владимира Иванова “Все вернутся”, Виктора Куллэ “Времена года”, Ирины Васильковой “Линия перемены дат”

Что делать? Разбить стекло и плыть, плыть
по пустому небу, южному ветру и, может быть,
достичь не херувимских стран — а себя самой.
(Я оставлю тебе телефон стекольщика, милый мой.)

Сквозь новую жизнь разглядишь в бронированное окно —
свивают Парки облачное волокно,
в нем гуляет эхо, живой огонь, что давно погас, —
я теперь идеальный газ.

Я теперь идеальный образ (можно как файл хранить,
в корзину выбросить, кодировку переменить,
вытащить на рабочий стол или совсем стереть) —
и уже не боюсь стареть.

Но, растворившись в небе — в физических формулах — или в Сети,
так и буду плутать, не зная конца пути,
пока не пойму, что увидел во мне Другой.
(Ты вызовешь, наконец, стекольщика, дорогой?)

«Москва»
№ 7, 2008

Ивеншев Николай. Поза лотоса: Повесть.

«Жил старик со своею старухой на берегу БК-313. БК-313 – речка, искусственный водоем.

Старика тоже звали по-разному – то Серж, то Серый, то Сереня, то Сергун, то почему-то Сергеич. По документам числился он Сергеем Андреевичем Козловым, было ему тридцать лет и три года. Старухе же недавно, в августе, исполнилось двадцать восемь. Звали ее Ольгой. Оля была прекрасной женой. Она любила Козлова: хотела, чтобы он всегда ходил чистым. Когда заводились деньги, Оля покупала ему всякую всячину – галантерею, мужские духи, галстуки. Она закончила филфак, работала в школе, затем по обоюдному согласию школу эту бросила. Не ее. Школа – нервы. Дочь Машку Козловы сдали к дедам в Борисоглебск. «Деды» - слово объединяющее. Это Олины родители: Анна Ивановна и Владимир  Петрович. Люди очень хорошие.

- У них все же больше ласки, - подытожила Ольга. – Мы грубые. И пенсия у них – ого-го!. А мы уж как-нибудь на луке с картошкой, пока не обогатимся. Обогащаться лучше всего без детей. А потом, потом уж их возьмем, аквапарки будем показывать.

Мелкий бизнес Сергея: ловля рыбы, сушка, копчение и продажа горожанам не давал умереть с голоду. На очередной рыбалке, Сергей выловил необыкновенный цветок. Это был лотос. Именно тот самый, редкий, плохо приживающийся в холодной воде. Лотос сам выбирает себе место «приводнения». И как бы ученые не втыкали эти цветы, какими бы микродобавками ни потчевали маленькие ростки, они засыхали на корню. Эти царские цветы существовали только возле часовни. У въезда в Краснодар. Внезапно у Сергея родилась и ценная идея: о патенте, о цветочном рынке, о свадьбах». …И что из этого вышло.

Константин Кальнин. Возвращение: Повесть

«Возвращение затянулось. Из госпиталя, развернувшегося в одном из южнорусских городов, откуда сорокалетний майор Николай Соснин вышел, вернее, выковылял с набором справок и заключений. Где теперь настигнет депеша о присвоении очередного звания, и так уж запоздала. Да и будет ли? Скорее бы в Питер. Хлебнуть соленого, ершистого балтийского ветра. С затаенной радостью, почти нежностью наблюдал Николай безмятежное людское окружение. Хорошо, что никого не коснулась война. Что побудило офицера броситься в кипящий котел? Благосостояние, карьера или все-таки поиск собственного «момента истины?» Он и сегодня затруднился бы  с ответом».

Александр Храмчихин. Вооруженные силы России: цифры и факты. Публицистика

Сегодня в нашем обществе, в соответствии с официальной пропагандой, распространено следующее представление о состоянии российских Вооруженных сил (ВС): 90-годы были годами «позора и провала», а при Путине Россия «встает с колен» и происходит «возрождение былой военной мощи». Анализ Реальной ситуации показывает, что она далека от указанной схемы. Разделы статьи: Стратегические ядерные силы. Силы общего назначения. Структура Вооруженных сил. Боевая подготовка и комплектование.

Октябрь Бар-Бирюков. Месть «Черного князя». Страницы истории

Середина 50-х годов. Линкор «Новороссийск», бывший итальянский линейный корабль «Джулио Чезаре», доставшийся Советскому Союзу по послевоенным репарация, был подорван на якорной стоянке в акватории Северной севастопольской бухты и затонул.

Ранее автор высказал предположение о том, что первопричина катастрофы – диверсия спецслужб НАТО. В публикуемом продолжении автор, опираясь на дополнительные факты, убедительно доказывает это. Разделы статьи: Трофей для эксперимента. Последний выход в море. Сдвоенный взрыв. Просчет адмирала. Упущенный шанс. Так кто взорвал линкор «Новороссийск»? Версии. Исповедь диверсанта. Пора осудить этот международный теракт.

«Звезда»
№ 7, 2008

Михаил Окунь. Стихи.

В том я больше не вижу резона,
Чтоб, вокруг никого не любя,
Средь пожухлых осенних газонов
Целиком погружаться в себя.

Что ты знаешь, любитель безделиц,
Драгоценных мгновений транжир,
Чахлых скверов извечный сиделец,
Электричек пустых пассажир?

Что ты видел? — осколки, бумажки,
Обветшалый прогорклый уют…
Перекошенные трехэтажки
Песни только о главном поют.

Ядовитых расцветок туманы,
Полимерная псевдозвезда…
Распихавши всех нас по карманам,
Никуда не ушли поезда!

Наталья Червинская. Свалка истории: Повесть

 «Жизнь была для Риты Александровны чем-то вроде хронического заболевания.

При любой встрече с людьми лицо ее принимало заведомо соболезнующее выражение, которое казалось ей таким же естественным для воспитанного человека, как рукопожатие.

На свое существование она жаловалась, но искренне всем желала хоть такого благополучия достичь. Если вести себя во время хронической болезни с большой осторожностью, то можно избежать тяжелых осложнений.

Тем не менее Риту всегда считали доброй, душевной женщиной, и через несколько месяцев у нее в Еврейском центре завелись приятельницы. Хотя в центр она ходила не для развлечения, а из экономии — там пожилым давали бесплатные обеды. С приятельницами она проводила свободное время, которое у нее появилось впервые в жизни, потому что домашнее хозяйство, сколько она ни пыталась его усложнить и превратить в привычную пытку, получалось тут как-то само собой.

Владимир Кавторин. Веселый прозектор. Из цикла "Жизнь вокруг":Повесть

 «Чего ему не хватало там, в его благословенной Америке? Разве что Ленки Пчельниковой?.. В тамошних прериях, утверждала Катюха, такие не водятся. Все прочее, чего жаждут люди, отправляясь за океан, он получил там играючи. С годик покувыркался, а потом все путем — подтвердил диплом, работу нашел непыльную, зато денежную, купил дом, машину. С языком освоился так, что в судах выступал с блеском. Даже по части аплодисментов, к чему был он тайно неравнодушен, за океаном все обстояло наилучшим образом — пел во всяких там русских клубах, выпустил пару дисков...

Павел Полян И в конце тоже было слово. Записки, найденные в пепле у печей Освенцима

Павел Маркович Полян (род. в 1952 г.) — историк, географ, филолог, доктор географических наук. Автор ряда книг и статей по истории принудительной миграции, принудительного труда, военного плена, Холокоста и др. Живет в Москве.

«Залман Градовский родился в 1908 или 1909 г. в польском городе Сувалки, недалеко от Белостока. Он получил как еврейское (йешива), так и общее образование, знал европейские языки и европейскую литературу, много читал на идише и по-польски и имел склонность к литературному творчеству. Волевой и амбициозный характер сочетался в нем с физической силой и еще с одним редким дополнением к этим качествам — сентиментальностью.

Залман Градовский. Письмо к потомкам. Дорога в ад. Публикация Павла Поляна. Перевод с идиша Меера Карпа и Александры Полян

Наследие Залмана Градовского представляет собой две записные книжки, которые он вел в Освенциме, и письмо, написанное незадолго до восстания зондеркоманды, одним из руководителей которого он был.

Попытки перевода текстов Градовского на русский язык уже предпринимались.

В Военно-медицинском музее в Санкт-Петербурге хранятся перевод письма Градовского, сделанный М. Л. Карпом, и довольно любопытный документ — шестнадцать машинописных страниц, согласно картотеке называющихся переводом первой записной книжки Градовского на русский язык (переводчица — Маневич, датировано 23 июля 1962 г.). Они содержат более-менее точный перевод нескольких первых листов, за которым следует контаминация отдельных фрагментов из середины и конца записной книжки. Текст, к сожалению, недостоверен (порой переводчица явно домысливает то, чего не смогла прочесть), изобилует ошибками и содержит огромное количество лакун, так что считать его полноценным переводом мы не можем. Сделанных ранее русских переводов второй рукописи не существует. Таким образом, настоящая публикация дает читателю возможность ознакомиться с первым полным переводом корпуса сохранившихся текстов Градовского на русский язык.

«Я хотел оставить это, как и многие другие записки, на память для будущего мирного мира, чтобы он знал, что здесь происходило. Я закопал это в яму с пеплом, как в самое надежное место, где, наверное, будут вести раскопки, чтобы найти следы миллионов погибших. Но в последнее время они начали заметать следы — и где только был нагроможден пепел, они распорядились, чтобы его мелко размололи, вывезли к Висле и пустили по течению.

Дорогой находчик, ищите везде! На каждом клочке площади. Там лежат десятки моих и других документов, которые прольют свет на все, что здесь происходило и случилось.

Также зубов здесь много закопано. Это мы, рабочие команды, нарочно рассыпали, сколько только можно было, по площади, чтобы мир нашел живые следы миллионов убитых. Мы сами не надеемся дожить до момента свободы. Несмотря на хорошие известия, которые прорываются к нам, мы видим, что мир дает варварам возможность широкой рукой уничтожать и вырывать с корнем остатки еврейского народа...»