ПУБЛИКАЦИИ
В ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫХ ЖУРНАЛАХ
«Дружба народов»
№09, 2008 г.
Владимир Корнилов: Стихотворение. Жизнь.
Тут не обретенье, а потеря,
Потому кидаешься в тоску...
Это я прочел не у Монтеня,
Это я в своем нашел мозгу.
Понимаю: мысли всех велики
Супротив такого пустяка.
Только то, что выудишь из книги,
Вряд ли приспособишь для стиха.
Нестан Квиникадзе. Многоликий Кавказ: Рассказ. Вращение диска, Аполло Парнасус и Джексоны.
По правде сказать, я точно не знаю, почему обычно уже пережитое связывают с нынешней жизнью, но в окружении этих гор все же вспомнилось конкретное время и одна история.
Не так давно закончилась война. Сознание менялось... Звонить за границу было сложно и дорого. А при этом около миллиона человек выехало из страны.
Друг предупредил: “теперь тебе туда придется звонить часто и поэтому научу, где сможешь пользоваться телефоном за полцены”. Он показал мне один из частных домов на Атенской улице, где у дамы на первом этаже была “ворованная”, левая, линия, и оставшееся по эту сторону границы население и впрямь пользовалось связью за полцены.
Олег Солдатов. Многоликий Кавказ: Рассказ. Одиссея Степана Мазякина.
Степан Мазякин брел по ночным улицам. Тусклый свет фонарей едва освещал неровный тротуар, силуэты зданий, брошенные автомобили. Плохо было Степану, тяжело на душе, организм его был истерзан длительным похмельем и уговорами старшины Дропекина. Степан вспомнил эту нехорошую беседу…
Его взяли, как всегда, на улице, возле пивного ларька, где он проводил почти все время с полудня до вечера, пребывая в обычном полузабытьи, разочарованно и бессмысленно глядя по сторонам. В этот день Колька Рваный и Витька Жестянщик по-соседски угощали одеколоном. Свою бутылку пива, запрятанную с утра, Степан доставать не стал, берег на вечер. И тут — на тебе! Подлетели на “Козле” менты, не говоря ни слова, погрузили в клетку и доставили в отделение. Там держали в камере, пока не пришел старшина Дропекин и не стал бить его по морде, требуя признаний. Но не такой дурак был Степан Мазякин, чтобы признаваться в чем бы то ни было. С детства уяснил он одно правило, услышанное от папаши — старого урки, двадцать лет чалившего по лагерям да тюрьмам, — одну верную истину, с которой и жил теперь, стойко перенося все невзгоды. Истина эта проста и доступна и была для Мазякина самым легким из всего, что мог бы он применить при сложившихся обстоятельствах. А истина эта такова: что бы ни случилось, как бы ни было страшно, больно, жутко, чем бы ни грозили, все равно никогда ни в чем не сознаваться. Потому как будет от этого только хуже. Так учил сынишку старый урка, и учение его не прошло даром. Крепко, как ржавый гвоздь в полене, засела эта наука в нешибко умной голове Степана. Так всегда он и поступал, что бы ни случилось, ни в чем не сознавался. С детства еще, когда в школе ловили его на мелком воровстве, он, угрюмо хмурясь, всегда молчал, поминая завет папаши: скажешь слово — только беду накличешь. А если уж совсем допекали и грозили, то отвечал Степан на все вопросы одно и то же: мол, нашел он, не украл. Если кто видел, пускай скажет, а нет, так и нечего на человека понапрасну чертей вешать и разные грехи ему приписывать. Вот так и говорил… Спасибо папаше, вечная ему память, помершему от чахотки, заработанной в лагерях… Вечная память, вооружил сынка, хоть чем-то сумел облегчить и без того суровую жизнь. Молчи, сынок, молчи, не признавайся, может, и отстанут. Так вот он и молчал, и отставали. Что возьмешь с дурака?
Молчал он и в этот раз, когда сдирал с него старшина Дропекин новые шарф и шапку, совсем новые, только накануне добыл их Степан в местном универмаге, именно что добыл, ведь денег у него на шарф и шапку не было, да и стал бы он тратить деньги на такую безделицу. Деньги всегда в полном объеме уходили на то, что позволяло отдалить беспощадность мира, унести его прочь, развеять и распылить без остатка. Только туман, только полузабытье, бездумье и безмыслие. А случись что, верная истина папаши спасет, ослабит удар, вывезет, все уладит…
Это была третья по счету встреча литераторов и интеллектуалов Северного Кавказа, которую журнал провел за последние несколько лет.
Дукваха Абдурахманов, председатель Народного собрания Чечни
Те, кто сидят за этим “круглым столом”, — это люди, которые формируют общественное мнение, которые могут вести на бой, на труд, могут заставить людей любить и ненавидеть, и поэтому ваш приезд в Чеченскую Республику — для нас отрада.
Эдуард Мамакаев
Правительство уделяет в последнее время очень большое внимание творческим союзам. Нам выделили прекрасное помещение, финансировали, оказали помощь... За последние четыре года нас признали одними из ведущих участников идеологической работы. И мы вполне удовлетворены условиями, в которых теперь работаем.
Я всегда сожалел о том, что наша прежняя дружба с писателями из других республик вот уж двадцать лет как ослабла. И все же в последнее время нам удалось с помощью присутствующих на этой встрече наладить контакты со всеми писательскими союзами Северного Кавказа, Центральной России, Татарстана, Калмыкии. Я считаю, что это самое ценное.
Гурам Сванидзе. Нация и Мир. Многоликий Кавказ. Испить вод океана.
В Грузии выбор западной модели развития — состоявшийся факт, который как будто особых возражений в обществе не вызвал. Однако так произошло, что вектор развития был объявлен доминантным без предварительного изучения того, насколько грузинское общество готово следовать в этом направлении.
С.Хантингтон считает, что некоторые общества и культуры не в состоянии меняться по существу. Они сопротивляются модернизации, которая автором трактуется как безусловное благо. Прогноз западного ученого должен насторожить грузинскую общественность. По его мнению, страны с западнохристианскими корнями добиваются успеха в экономическом развитии и установлении демократии, в выработке качественных жизненных стандартов. Перспективы экономического и политического развития в православных странах туманны, а будущее мусульманского сообщества безрадостно.
«Знамя»
№9, 2008г.
Борис Херсонский. Царапина на пластинке: Стихи.
Не плачь. Всё равно никто не слышит твой плач.
Фонарь за окном горел, но и он потух.
О, если б ты был холоден или горяч!
Но ты теплохладен. Вот, от тебя отступится Дух.
Ты увидишь такое, что лучше бы был незряч,
и услышишь слова, от которых замкнётся слух.
Но вот, весь в белом, над тобою склоняется врач:
“Я ещё ничего не делаю. Быстро — считай до двух!”
Юрий Петкевич. Дождь на Новый год. Рассказы
В одной руке у меня сумка с хлебом, а другой обнимаю Сонечку. Начинает темнеть, а на улице полно детей со светящимися от батареек игрушечными саблями. Сонечка закрыла глаза — и я закрыл; губами чувствую — она улыбается, и я тоже не выдержал, а улыбаясь, не получается целоваться. Открываю глаза, и Сонечка открывает — в ее зрачках искры от светящихся сабель. К остановке подъезжает трамвай. Мы побежали к нему мимо палатки, где продают сабли. Рядом поставили деревянную лошадь, а грива и хвост у нее из лески — и со свистом, будто из настоящего конского волоса, развеваются на ветру. Если бы не спешили на трамвай, купить бы светящуюся саблю, сесть на лошадь и поскакать на ней, махая саблей. Но мы успели вскочить в вагон, и там мальчик с саблей.
Необходимым условием для серьезного рассмотрения состояния и перспектив демократического движения в современной России является ретроспективный анализ факторов и причин, вызывавших поначалу его небывалый подъем в конце 80-х — начале 90-х годов прошлого столетия, а затем и столь же стремительный упадок в период второго президентства В. Путина. Дело в том, что многие из этих факторов продолжают оказывать существенное влияние на российскую политику в настоящее время и, скорее всего, сохранят его в ближайшей перспективе.
Демократическая альтернатива России как политический проект сформировалась в условиях глубокого кризиса коммунистической системы в конце 80-х годов ХХ столетия. Политические и социально-экономические реформы М. Горбачева, столкнувшись с нарастанием кризисных явлений, вызванных давно накапливавшимися и не решавшимися в недрах прежнего общественного строя проблемами, привели политически активную и прореформаторски настроенную часть общества к убеждению, что советская система неспособна адаптироваться к изменившимся мировым реалиям. Отсюда и возникла идея радикального слома прежней парадигмы развития и создания в стране общества, основанного на принципах демократии и открытой рыночной экономики.
Анна Генина. Рецензии: Леонид Тишков. Как стать гениальным художником, не имея ни капли таланта
У Тишкова редкий дар — ему удалось органично сплавить в одной книге несколько жанров — мемуары, эссе о художниках, почти практическое руководство по разным художественным стилям и приемам, философские притчи. Жанры плавно перетекают один в другой, и читается книга с легкостью, которая должна быть примером и целью для всех авторов, пишущих об искусстве.
Леонид Тишков рассказывает историю о том, как маленький мальчик из уральского поселка Нижние Серги мечтал стать художником и как мечта его стала реальностью. История кажется надуманной, невероятной — но это жизненная история самого Тишкова. Взрослые не одобряли его желания стать художником, и он выучился на врача. Но от своего призвания не убежишь, и без пяти минут врач Тишков начинает карьеру карикатуриста, потом книжного графика, и в итоге медицина заброшена, и спустя несколько лет Тишкова принимают в Союз художников. Он с улыбкой вспоминает о том, как в графе “Какой художественный вуз Вы закончили” он написал “1-й ММС”, а на вопросы о том, что это за вуз, загадочно отвечал: “Есть такой художественный институт, вы не знаете…”.
«Иностранная Литература»
№ 9, 2008 г.
Эльфрида Елинек. Облака. Дом. Пьеса. Перевод с немецкого.
Хотя произведение лауреатки Нобелевской премии 2004 года формально именуется пьесой, от канонов традиционной драматургии оно отступает довольно далеко. Текст представляет собой развернутый монолог от лица некоего собирательного “мы”. Содержательно это вариации на тему истории немецкого народа, его духа, его героев и их жертвенности. Структурно это суперколлаж, материалом для которого служат цитаты из Гёльдерлина, Клейста, Хайдеггера, “Лекций по философии истории” Гегеля, “Речей к немецкой нации” Фихте и писем арестованных членов террористической организации “Фракция Красной Армии”. Комментарии по объему сопоставимы с основным тестом.
Мюриэл Спарк. Не беспокоить. Роман. Перевод с английского и вступление Е. Суриц.
Небольшая черная комедия 1971 года. С характерно невозмутимой интонацией автор описывает одну безумную ночь в консервативном английском доме. Хозяев мы не видим, действующие лица – только слуги. Хотя они же и есть подлинные хозяева, в том смысле, что владеют ситуацией, разыгрывают события по своему сценарию и стригут с происходящего купоны. Очередная мастерская работа одной из лучших на сегодняшний день переводчиц с английского.
Тадеуш Боровский. Стихи. Перевод с польского и вступление Анатолия Гелескула.
Подборка стихов легендарного польского поэта и прозаика (1922 – 1951), для которого пребывание в нацистских лагерях наложило отпечаток на всю последующую и оказавшуюся невыносимо короткой жизнь (еще совсем молодым он покончил с собой). Можно ли писать стихи после Освенцима? Оказывается, можно. Только цена их запредельно высока.
Алекс Рапопорт. Среди книг: "Избранное" от избранных.
«Вьетнам»
Женщина, как тебя звать? - Не знаю.
Сколько тебе лет, откуда ты родом? - Не знаю.
Для чего копала эту нору? - Не знаю.
От кого прячешься? - Не знаю.
Почему кусаешь меня за палец? - Не знаю.
Ты ведь знаешь, что мы тебя не обидим? - Не знаю.
На чьей ты стороне? - Не знаю.
Война идет, должна бы знать. - Не знаю.
Что твоя деревня? Цела? - Не знаю.
Это твои дети? - Мои.
Людвик Вацулик. Эссе. Вступление Сергея Скорвида. Вдох
Событие 1968 года, ту Пражскую весну, я переживал в большей степени как событие моей личной жизни. И место я ему определил соответствующее: постепенное забвение. Поэтому меня всегда удивляет и тревожит, когда кто-нибудь задает мне вопрос о том времени. «А тебе-то что?» - думаю я. Для меня это дело прошлое, я его пережил и уже никогда к нему не вернусь.
Но правда и то, что без этого я был бы не таким, каков я есть, да и все чешское общество было бы не таким, каково оно сейчас. Может, оно было бы «восточнее». Стоит хотя бы взглянуть на Словакию, где в 1968 году демократические изменения проходили медленнее; собственно, они были тенью, эхом происходившего в чешских землях. Роль и место Александра Дубчека нас с толку не собьют: им, ведущей фигурой чехословацкой Коммунистической партии, двигали силы, сформировавшиеся здесь. Этот процесс проходил в Словакии иначе и позже, уже после августовской оккупации: с Дубчеком во время гусаковской нормализации поступили как с чехом! А в Словакии и так называемая нормализация была менее резкой, что явно стало одной из причин разногласий, приведших к разделению Чехословакии. Этим объясняется и то, что после ноября 1989 года словаки воспринимали Дубчека как возможного президента республики, а для нас, чехов, он был в основном политической фигурой, принадлежащей прошлому, и значение имел лишь символическое.
Наталья Мавлевич. Начало традиции. Культурная инициатива.
Любопытно, что именно французы, со свойственным им стремлением к рациональному осмыслению реальности, обратили внимание на явление, о котором в самой России пока еще мало задумываются. Мы по инерции продолжаем ставить знак равенства между российской и русской литературой, тогда как сегодня по-русски думают, говорят и пишут на Украине, в Средней Азии, Прибалтике, а также в Германии, Соединенных Штатах, Канаде, Израиле, Австралии люди, живущие в другой реальности и часто озабоченные другими проблемами. Границы русофонии гораздо шире границ России. Если же взглянуть еще и на безграничное виртуальное пространство Интернета, то придется признать, что этногеографическое представление о русской литературе и сфере распространения русского языка безнадежно устарело.
Одинаково неконструктивны сожаления о гибели империи, где русский был официальным и доминирующим языком, и желание новых государств отринуть его как напоминание о «колониальном прошлом». «По-русски могут беседовать узбек с литовцем, израильтянин с болгарином, болтать в чате получивший образование в СССР конголезец с австралийским потомком казаков или ученый-белорус из Оклахома-Сити с переселившимся в Нюрнберг поволжским немцем… Русофония - одно из проявлений многополярного, разноликого мира», - пишет Д. де Кошко. Язык - посредник, язык - миротворец и проводник культуры способен поддержать авторитет России в мире ничуть не меньше, чем военная мощь или нефтяные трубы.
“Новый Мир”
№9, 2008г.
Георгий Давыдов. Крокодиловы слезы. Рассказы
Два рассказа об уже уходящей – вместе со старомосковскими домами, вещами, книгами, людьми – цивилизации русской интеллигенцией, о которой в наступившие времена, гордые своей продвинутостью, принято отзываться с некоторой снисходительностью.
Наталья Вагенер — так звали ее. Она была вдовой Всеволода Вагенера, сына знаменитого ялтинского архитектора начала века Отто Вагенера. Того самого, чей шедевр — ялтинский брат московского “Метрополя” и тоже “Метрополь” — нет-нет, а сфотографируют растерянные туристы. Растерянные, потому что даже в Ялте, которую по-царски застраивали царские архитекторы, этот дом — как Пушкин среди других лицеистов. Неофиты старой гостиницы не знают, что ее главная тайна видна ночью, да и то, если у консьержа животные колики. Тогда зажигается свет в вестибюле, консьерж с одурелым лицом шарит в аптечном ящике и поминутно бежит в комнатку уединения, а на темную улицу смотрит пылающий красно-желто-синий витраж. Даже глаза могут заболеть от таких красок. Их многоцветный вихрь легко обманет, но надо вглядеться в абстракцию и разобрать силуэт ялтинской бухты, той самой, чеховской, но только не Юрия Чехова, нет, а Антон Павловича времен.
Владимир Найдин. Два рассказа
Традиционная для русской литературы (Чехов, Вересаев, Булгаков, Палей) ситуация, когда художественное своеобразие текста определяется еще и присутствием в ней жесткого и умного взгляда врача – два рассказа: “Держи дистанцию” (о своеобразии взаимоотношений врача-повествователя и современного Мересьева), а также хладнокровно и иронично изображенные сцены приема пациентов в кожно-венерологическом диспансере – “Глаз-ватерпас”.
Владимир Холкин. Душечка или душа?
(“В 1891 году, будучи уже зрелым человеком и успешным писателем, Чехов записывает: “Любовь. Или это остаток чего-то вырождающегося, бывшего когда-то громадным, или же это часть того, что в будущем разовьется в нечто громадное, в настоящем же оно не удовлетворяет, дает гораздо меньше, чем ждешь”. Однако, вопреки этому твердому убеждению писателя, именно в самом “идейно чистом” его рассказе о любви — “Душечке” — любовь как раз и располагается в настоящем”)
Ревекка Фрумкина. “Никто из нас другим не властелин...”
(“Принято считать, что браки бывают “по любви” или “по расчету”. Первые мы скорее одобряем. Вторые — нет. Вы не слишком верите в чувства? Так спросите себя, хотите ли вы, чтобы ваш сын или дочь, племянники или крестницы женились или выходили замуж только по расчету, не испытывая особых эмоций по отношении к избраннице/избраннику? …”).
«Октябрь»
№9, 2008 г.
Э. Тайрд-Боффин, Андрей Битов. Роман-эхо. Преподаватель симметрии.
Проснувшись, Урбино понял, что уже сегодня. Он бесстрашно взглянул на кнопку.
Насколько грубо она была вмазана в стену, настолько аккуратной была сама. Белая, но с легкой желтизной, как бильярдный шар. Он ласково обвел ее пальцем, но опять же не нажал, а стал разглядывать свою руку: ничего, кроме сравнения ее с осенним листом, в голову не приходило. Не есть ли банальность окончательная точность?
Машинально пробормотал: “Господи, помилуй!”, и Он тут же помиловал: напомнил о том, что надо встать с левой ноги и хоть как-то заправить кровать (“чтобы хоть как-то сопротивляться дню”, – так научил его когда-то случайный монах). “Выходит, и монах был не случайный, – вяло подумал Урбино. – Зачем же мне тогда сопротивляться сему дню, если уже сегодня?” Он еще раз с любопытством взглянул на кнопку: она была на прежнем месте. “В неожиданной точке сосредоточила меня Судьба”, – это была уже и не мысль, а так. Он выглянул в свое тюремное окошко – в его раму как раз вплыло облачко, повторив фотографию неба Трои. Это уже старческое: узревать подобие в каждом подобии, – усмехнулся Урбино живой половиной лица.
Ирина Ермакова. Новые стихи.
Рубежный омут:
беженка-река
среди чужих чужая
выпрыгивает из себя и обдирая
холодные прозрачные бока
об острия осоки и песка
бурлит захлебывается в испуге
в сухие рукава заламывает руки
и мелочь мусорную на крутом хребте
подбрасывая тормозит в излуке –
и радужная взвесь над ней клубится…
Евгений Попов. Рассказ.Или–или. Обо мне, летающей тарелке и коммунизме
Людей, замышляющих общественный переворот, следует разделять на таких, которые хотят достигнуть этим чего-либо для себя самих, и на таких, которые имеют при этом в виду своих детей и внуков. Последние опаснее всего: ибо им присуща вера и спокойная совесть бескорыстных людей.
Фридрих Ницше
Говорят и пишут, что местность эта принадлежала в разные времена и эпохи сначала русским, потом финнам, норвежцам, канадцам, немцам, и опять финнам, и опять норвежцам. Я очень начитанный. Я все это читал. Я прочитал много книг. Мои духовные друзья – Гёте, Пастернак, Ницше, Соловьев, Хомяков, Минаков, Кьеркегор. Однако не хочу выглядеть бескрылым диссидентом, огульно глумясь над советской прессой. В ней, как ни странно, тоже есть очень много хорошего и правдивого. Убедительно пишут, например, про летающие мурманские тарелки с двумя яркими параллельными лучами света, направленными к земле. И вообще: кто не был, тот будет, кто был, тот не забудет.
Только потом, сразу после Второй мировой войны с фашистами, наши обнаружили вот именно здесь, на острове посреди озера, белую старую церковь святых Бориса и Глеба. Церковь, относящуюся постройкой к далекому шестнадцатому веку.
И лишь тогда вопрос был окончательно разрешен. Наши доказали, и все окончательно поняли, что земля эта искони русская, принадлежит СССР.
А раз доказали и поняли, то перенесли полосатый пограничный столб за церковь, и там, через озеро, стала проходить граница, по ту сторону которой жили норвежские рыбаки, освобожденные нами от фашистов, а по сю – русские трудящиеся.
Их понаехало в эти края и так, и по вербовке очень много. Сразу же после того, как эта земля оказалась все-таки русской.
Кирилл Кобрин. Опыт описания в трех историях. Человек в центре Европы.
В Праге, во дворце Кинских на Староместской площади, прошла большая выставка гравюр и рисунков Венцеслава Холлара (1607-1677). Он родился в зажиточной семье служилого дворянина при пражском дворе Рудольфа Второго, а умер в бедности (легенда утверждает, что в нищете) в Лондоне в правление Карла Второго. Холлар был известен при жизни, имел поклонников, друзей, учеников, много путешествовал, создал сотни работ. Он прожил долгую трудовую жизнь художника и беглеца, запечатлевая Европу и раз, за разом ускользая от европейских войн и революций. Во дворце Кинских можно было увидеть эту самую Европу во многих ее мельчайших подробностях – кроме, пожалуй, самых широко известных, тех, которые мы знаем из книг и работ коллег Холлара. В этом обстоятельстве, как мне кажется, есть тайна.
То, что началось в Богемии после 1621 года, иначе, как «геноцидом», назвать сложно – если, конечно, использовать современный политический словарь. Что-то подобное в XVII веке устроили разве что англичане в Ирландии. Победители бросили в тюрьмы сотни местных протестантов. Четверть свободного населения уехала из страны – горожане, купцы, ученые, – чтобы избегнуть насильственного перехода в католичество. Богемию наводнили колонисты-католики – немцы, итальянцы, ирландцы и даже португальцы. Чешский язык постепенно вытеснялся немецким – сначала из богослужения, потом – из официальной документации, затем – из «высокой культуры», наконец – из городов в деревни; к началу XIX века он почти утерял письменность, а деятелям «чешского возрождения» (многие из них были немцами) пришлось сочинять новую грамматику старого-нового языка. Под развевающимися знаменами Контрреформации в Богемию пришли иезуиты; любопытно, но именно они застроили Прагу теми самыми барочными церквями и конвентами, которыми сейчас приезжают полюбоваться (под дешевое пивечко с кнедличком) десятки миллионов зевак со всего мира.
Игорь Клех. Литературная критика. Зощенко: от восхода до заката.
Писатель Михаил Зощенко (1895 – 1958) был вооружен и очень опасен для того общественного строя, который он искренне считал своим. С царской Россией, где он был бедствующим полусиротой и пушечным мясом, дворянин Зощенко расстался без сожаления. Подобно Маяковскому о социальном катаклизме 1917 года он мог с полным на то основанием сказать: “Моя революция”. Это она произвела его на свет как писателя и вместе с ним была методично удушена другим своим произведением – гарротой сталинского режима. Однако не сразу.
Зощенко хотел и мечтал стать писателем с детства. Его рано умерший отец (Михаилу исполнилось в тот год двенадцать лет) был земляком Гоголя – полтавским дворянином, подавшимся в художники и взявшим в жены актрису. На жизнь он зарабатывал, в частности, изготовлением мозаик в столице Российской империи. Поэтому велико было искушение Зощенко-сына слегка мифологизировать свою родословную, выводя ее от приезжих итальянских архитекторов (фамилия Зощенко якобы произошла от Зодченко, местом своего рождения писатель называл то Полтаву, то Санкт-Петербург, а годом рождения то 1895-й, то 1894-й). Как бы там ни было в действительности, врожденная элегантность была присуща облику этого печального миниатюрного и “смуглого лорда пародий”. Характерная деталь: никто из современников не помнит Зощенко смеющимся. При том что его трудовая биография дала бы фору Горькому – главному российскому пролетарию-самоучке и основоположнику советской литературы.
До революции он был графоманом и эпигоном, как многие. Стремился подражать символистам и реалистам одновременно. Отрезвил его отказ советской редакции опубликовать сочиненную им деревенскую повесть: “Нам нужен ржаной хлеб, а не сыр бри!”. То была настоящая пощечина, сродни той, что отвешивали послушникам для достижения “просветления” учителя дзэна. Зощенко и сам в юности составлял списки отживших понятий и умерших слов, суммировал претензии к переусложненным и манерным “властителям дум”, искал – и не находил свой путь в литературе (а бумагу начал марать еще в гимназии).
Свой выбор и авторскую позицию Зощенко оправдывал так: “Уже никогда не будут писать и говорить тем невыносимым суконным интеллигентским языком, на котором многие еще пишут, вернее, дописывают. Дописывают так, как будто бы в стране ничего не случилось. [...] Обычно думают, что я искажаю “прекрасный русский язык”, что я ради смеха беру слова не в том значении, какое им отпущено жизнью, что я нарочно пишу ломаным языком, чтобы посмешить почтеннейшую публику. Это неверно. Я почти ничего не искажаю. Я пишу на том языке, на котором сейчас говорит и думает улица. Я сделал это (в маленьких рассказах) не ради курьезов и не для того, чтобы точнее копировать нашу жизнь. Я сделал это, чтобы заполнить хотя бы временно тот колоссальный разрыв, который произошел между литературой и улицей”. И так еще: “Я на высокую литературу не претендую!”; “Фраза у меня короткая. Доступная бедным”.