«Дружба народов»

№11, 2008г.

Семен Липкин. Чинара. Стихи.

На ветвях деревьев дремлют куры
И, быть может, слышат иногда,
Как шумят седые балагуры
В чайхане на берегу пруда.

Близко — пыль и голоса базара,
Здесь — недвижно вечереет свет
И двухсотвесенняя чинара
Прожитых не замечает лет.

Сколько раз шумели эти ветки,
Эти шутники из чайханы,
И потомством становились предки
Человека, птицы и весны…

Дмитрий Быков. Булат Окуджава. Главы из книги. Проза.

“Дружба народов” — журнал, значивший для Окуджавы очень много: он стал его единственным прибежищем с конца шестидесятых. Здесь впервые появились “Бедный Авросимов” (1969), “Похождения Шипова” (1971), “Путешествие дилетантов” (1976, 1978), “Свидание с Бонапартом” (1983), “Девушка моей мечты” (1986) и несколько десятков стихотворений, здесь же была напечатана в 1986 году одна из лучших статей о его поэзии — “Свидание с Окуджавой” Натальи Крымовой. Для меня честь и радость представить книгу именно здесь. Полностью она выйдет в декабре в издательстве “Молодая гвардия”.

Летом 1922 года Шалва Окуджава и Ашхен Налбандян поженились, но не придали “советскому обряду” никакого значения. Тогда же, в июле, Шалва был отправлен в Москву на учебу — на экономический факультет МГУ. В “Упраздненном театре” проводы описаны подробно, не забыт и потертый швейцарский бумажник Владимира, подаренный старшим братом младшему. Согласно семейной легенде, одной из причин многолетней ненависти Берии к отцу Окуджавы было то, что Лаврентий недвусмысленно пытался приударить за Ашхен, — в духе этой легенды и сцена на вокзале: “Лаврентий был невысок, строен, но не худ. Ранние залысины венчали крупную голову. Легкий румянец расплывался на белых упитанных щеках. Влажные губы улыбались, и в карих, слегка выпуклых глазах затаился восточный бес, замаскированный легкомысленной небрежностью. На нем были потускневшие офицерские галифе, вправленные в мягкие сапожки, летний френч и бывшая офицерская фуражка. Он смотрел на Ашхен. “О, Ашхен, — сказал он с искренним расположением, — куда тебя несет, дорогая? Кому я буду рассказывать анекдоты и по ком вздыхать? Решение — постановление! Какую женщину вырвали из нашего сердца! Клянусь мамой, брошу все и уеду в Москву! К черту! Шалико, ты что молчишь? Я не прав? Мало того, что ты увел ее у нас, ты теперь увозишь ее!.. Ашхен, клянусь мамой, ты пожалеешь!..”

Лидия Григорьева. Разбор полетов. Стихи.

Ветер ли просквозил грудь на морском причале —
нет у меня сил, словно бы откачали.
Зной ли прожег до дна, холод ли взял в клещи,
слабость моя — сильна, жизнь из меня хлещет!
Крепко на том стою, снова по всем приметам
темную жизнь свою, живописуя светом.

Михаил Румер-Зараев. Многоликий Кавказ. "Здесь прошелся загадки таинственный ноготь..."

В то германское лето, которое стало последним летом жизни Зары, ей снились странные апокалиптические сны.

Виделось: она идет по сельскому проселку, а параллельно по траве движется череда людей в монашеской одежде, в черных балахонах, с палками, и быстро так идут, словно скользят. И небо в катастрофичных тревожных сполохах. А потом в небесной голубизне появляются странно знакомые лица. И вдруг понимает она, что небо, если всмотреться, если напрячься, состоит из лиц ушедших людей, которые смотрят на земной мир, словно хотят что-то сказать.

Даня, главный толкователь ее снов, каждый раз находил в них обычную жизненную подоплеку. Монахов, скользящих вдоль дороги, объяснил подспудным воспоминанием об их поездке в Израиль. Иерусалимские храмы были полны людьми со жгучими восточными глазами, в черных рясах. “Греки, армяне... — вспоминал
Даня. — Как им, наверное, жарко в этих тяжелых черных балахонах. И потом, может быть, твои старые ареопагитские увлечения сказались. Ты ж тогда еще говорила, что вот по этой пустыне палестинской брел Петр Ивер со своим учителем. Два грузина в монашеских рясах. Помнишь?”

Она помнила, как рыжели за окном автобуса палимые нещадным солнцем скалы, обрывы песчаника, наплывы глины, и все безжизненнее, первобытнее становится пейзаж, оживляемый разве что палатками бедуинов и их козами, которые Бог весть чем кормились в таком безводье. Этот пейзаж, наверное, и в самом деле был таким же и в пятом веке, когда здесь шел Ивер.

Гурген Ханджян. Рассказы писателей Армении. Страж полуразвалившегося дома.

Гурген Ханджян — прозаик, драматург. Родился в 1950 г. Автор многих рассказов, романов, пьес, сценария художественного фильма “Симфония молчания”, снятого на “Айфильме” в 2002 г. Лауреат трех национальных премий в области литературы.

Утром я проснулся в тревоге, думая, что проспал. Но, внимательно вглядевшись в окружение и в небо, понял, что напрасно беспокоюсь. Одна из наших женщин мирно посапывала рядом со мной, положив колено мне на живот. Она опять описалась. Из ее нагрудного кармана торчала помятая сигарета. Я не хотел тревожить ее сон только ради того, чтобы спросить разрешения, и просто взял сигарету. Рукой коснулся ее груди — ощущение было, будто коснулся целлофанового пакета с небольшим количеством теплой воды. Отряхнулся от травы-соринок и вышел на улицу. Дворник, ругаясь под нос, подметал тротуар. Разрешил прикурить от своей сигареты и продолжал ругаться: “Что за грязные люди живут в этом городе, мать их!..” Я сочувствующе прищурился и пошел. Какое удовольствие курить и шагать по пустынным улицам!.. Какое блаженство! Идешь как хозяин города!

Когда тот пришел, я сидел на камне и с серьезным видом просматривал утреннюю газету, подобранную под забором. Уже издали он крикнул мне: “Эй, ты пришел, бездомная собака?” Я не откликнулся, поздоровался легким кивком головы и продолжал читать. “Ты даже газеты читаешь?” — удивился он. Дурак, у меня почти полное высшее образование… проучился до третьего курса, потом бросил… случилось кое-что, потом брос… исключили. Хотел сказать все это, но на словах “третий курс” осекся, остановился. Иногда бывает, вдруг на полуслове сознание прерывается-сосредотачивается на одном-двух или, самое большее, трех словах. Он оторопело смотрел, как у меня судорожно дергается лицо и я машинально повторяю “третий курс… курс… до третьего… курса… до курса…” Воспоминания о проклятом неполном высшем образовании всегда причиняли мне боль. “Заткнись, если не можешь говорить”, — посоветовал он. Легко сказать, как будто это зависит от меня. “Встать! Смирно!” — вдруг рявкнул он громовым голосом. Забавно, я сразу же вышел из ступора и, вскочив на ноги, крикнул: “Есть!” И начался бег. “Видишь, упражнения излечивают тебя, ты должен быть мне благодарен, — сказал он и, резко перейдя на серьезный тон, приказал: — Взрыв впереди!” Я в недоумении посмотрел на него. Конечно, я хитрил, на самом деле я прекрасно знал, что надо делать, просто хотел выиграть время, чтобы перевести дух. “Ты что, не служил в армии?” — спросил он. “Служил, — ответил я, — но этот приказ мне не знаком”. “Так, надо немедленно повернуться спиной к взрыву, лечь ничком и руками прикрыть голову, — объяснил
он. — Понятно? Ну, если понял… Взрыв впереди!” Я сразу же повернулся спиной к воображаемому взрыву и бросился на землю. “Нормально, — послышался над головой его голос. — Но пятки торчат, опусти их. И голову втяни как следует, еще, еще. — Он подошвой нажал мне на голову, сказав шутливо: — Лучше уж мне надавить, чем оставить, чтобы осколком оторвало. Вставай, еще раз попробуем”. Я стоял по стойке “смирно”, ожидая нового приказа.

Анатолий Цирульников.  Облавная охота на зайцев у северных якутов. Нация и мир: Педагогическая экспедиция на полюс холода.

Двести лет назад Верхоянский округ, занимавший тысячу квадратных верст, управлялся исправником, секретарем и окружным лекарем с помощником. И нынешний аппарат управления города Верхоянска, возглавляемый Петром Власьевичем Габышевым, не назовешь бюрократическим. Городское хозяйство невелико: один, кажется, каменный дом на город и “море мочи” — так называют здесь местный пруд, куда летом ходит справлять нужду городское стадо, зимой же по нему скользят, как на картинах Брейгеля-старшего, дети на загнутых крючках, невзирая на страшный холод — до минус 67,8.. Это самая низкая в Северном полушарии температура, которая зафиксирована в ходе метеорологических наблюдений “государственными преступниками”, политссыльными Иваном Худяковым и кандидатом математических наук Сергеем Коваликом. С тех пор Верхоянск считается “полюсом холода”, о посещении которого у меня имеется официальный сертификат под стеклом, выданный городской администрацией.

Политические ссыльные вписали славную страницу в историю города Верхоянска. Сюда ссылали почти беспрерывно — декабристов, поляков, народовольцев, социал-демократов, благодаря чему Верхоянск превратился в культурный центр, где грамотность населения была на порядок выше, чем в других местах. Это подтверждает давно известный вывод: тюрьма и ссылка в России — весьма эффективный способ государственного управления образованием.

Лев Аннинский. Человечиха. Из этюдов о послевоенном поколении.

Откуда ощущение разорванности в изначально упорядоченном миропорядке? И этот разбойный свист из тьмы разверстой бездны? И эта Вселенная в рваном кармане? Войны — не застали. “ВЫРОСЛИ, ВОЙНЫ НЕ ЗНАЯ” — эту фразу, набранную крупно, Лидия Григорьева пускает лейтмотивом через свою “житейскую хронику” (первый роман в стихах, за который веселые критики окрестили юную летописицу “Онегиным в юбке”).

Война, железным катком прокатившаяся по родной Луганщине, отошла, отгремела, отшелестела похоронками. Второй лейтмотив романа в стихах — о тех, кто не вернулся: “РАЗВЕЯН ПЕПЕЛ ИХ В РОДНОЙ ОТЧИЗНЕ”. (Название родного хутора — Лысый — звучит в таком контексте горько. И все-таки это уже не война — это осознает себя на пепелище послевоенное поколение.)

“Пусты амбары” — но их можно наполнить новым добром. Поколение начинает жить — набирается книжного и некнижного опыта. “Игарка и тайга над Енисеем”. (Игарка — потому что отец, полярный летчик, забирает семью с Украины на Север: молодую жену и маленькую дочку.) Дочка вырастает на маршрутах: Карпаты. Чукотка. Кабардино-Балкария. Казань. Москва. Лондон… Но Лондон — это потом. А пока — школа 60-х. Битлы. Вокально-инструментальные ансамбли. Кафка. Леже. Высоцкий.

К 70-м уже можно штурмовать редакции и издательства. Потом вспомнила, как штурмовали: “Коль круто замешено тесто, вовек калача не испечь. Мы жили в эпоху подтекста: натужна ненужная речь. Поэзия стала бесцельной, обильной, как хлеб дармовой. Мы были, как голос за сценой, едва различимый, живой. Стою я в рядах поределых ровесников в бедных пальто. Свободны вполне. Но в пределах. Безвестны пока. Но зато ни горя, ни лесоповала... В заботах о завтрашнем дне и “гибель всерьез” миновала, и жизнь миновала вполне”.

«Звезда»

№11, 2008г.

 

Нина Катерли. Сказочник. Проза.

Тропинка спускалась от дома к морю, виляя среди Сосен по песчаным дюнам. С вершины холма зорким Соснам видны были и белая кромка песка, и море, желтое у берега, зеленое на глубине и сине-черное у самого горизонта. И путь солнца им тоже был виден: лениво вставало оно по утрам справа у мыса и проваливалось в воду слева, где по ночам подслеповато мигал долговязый маяк.

Лучший город был далеко. Он стоял на берегу широкой реки, за лесом, полями, за высокой горной грядой. Туда вела ухабистая дорога, сплошь заросшая травой, потому что некому и незачем было ездить по этой дороге.

Сказочник давно не бывал в городе. Гости его тоже не баловали, разве что Ветер, но тому дороги не требовались. Если он был раздражен, то внезапно являлся ночью с моря, дергал Сосны за ветки, свирепо орал, грозясь переломать им стволы, и колотил в окна Сказочника с такой силой, что тот вскакивал с постели и спросонья зажигал во всем доме свет.

Татьяна Дервиз. Рядом с большой историей. Очерки частной жизни середины XX века.

До школы никто меня специально ничему не учил, кроме, конечно, необходимых жизненных навыков — как мыться, как зубы чистить и тому подобное. Главным человеком в доме была бабушка, мамина мать. Она вела хозяйство, но помимо этого прекрасно рисовала, вышивала и вообще была рукодельница. Она никогда не говорила мне: “Отойди, не мешай, не до тебя”. Наоборот. Все попытки подражать ей приветствовались. Более того, она не боялась дать мне, пятилетней, в руки иголку, ножницы, а на кухне даже ножик. Поэтому в эвакуации лет в семь я свободно растапливала печку, от меня никто не прятал спички, потому что я твердо знала, что спички не игрушка, и умела ими пользоваться.

“Как это, не умею? — говорила бабушка. — А ты научись!” И я старалась. Худшие оценки из уст бабушки были: белоручка или кисейная барышня, неженка. А еще она, закончив какую-нибудь трудную для себя работу, говорила: “Ну вот, если женщина захочет, она поставит самовар!” — и в ответ на мое всегдашнее “почему?” объяснила, что ставить самовар — традиционно мужская работа. “Но знай, — говорила она частенько, когда я уже стала постарше, — женщина должна уметь все!”

Ефим Резван.  Исторические чтения. Зеркало корана.

 

11 июля 2005 г. информационные агентства сообщили о дерзком побеге, который четыре человека, обвиняемые в связях с “ал-Каидой”, совершили из тюрьмы, расположенной на американской базе Баграм близ Кабула. Здесь, на территории бывшей советской военной базы, находится одна из наиболее охраняемых тюрем в мире. Вскоре с пространным рассказом о своем пленении, заключении и побеге, распространяемом в Сети, на видеокассетах и DVD-дисках, выступил один из сбежавших — 45-летний ливиец, известный как Абу Йахйа ал-Либи.

За последние годы в кругах радикально мыслящей исламской интеллигенции, многие видные представители которой проживают в европейских столицах, активно и целеустремленно разрабатывается идея создания нового халифата “от Мавритании до Синьцзяна”, призванного стать “второй силой” (вместо СССР). В качестве передового отряда, начавшего борьбу за реализацию этой идеи, выступает ряд неформально связанных между собой организаций, исповедующих ислам самого радикального направления. Эта деятельность активно финансируется рядом частных и окологосударственных благотворительных фондов.

Игорь Сухих. Школьный балл: Русская литература. XX век

 “Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему”, — афористично начинает Л. Н. Толстой семейный роман “Анна Каренина”. Но семья — сосуществование нескольких поколений. С течением времени счастье и несчастье могут меняться местами.

Мать Александра Блока, Александра Андреевна Бекетова, родилась в счастливой профессорской семье. Ее отец, Андрей Николаевич, был крупным ученым, ботаником, позднее ставшим ректором Петербургского университета.
В юности он увлекался социальными идеями Шарля Фурье, занимался философией, много читал. Позднее, наряду с научной работой, много времени уделял женскому образованию. Первое в России учебное заведение, дававшее женщинам высшее образование, знаменитые Бестужевские курсы (названные по имени К. Н. Бестужева-Рюмина), могли стать и бекетовскими. Этому помешало то, что профессор в глазах начальства слыл революционером, “Робеспьером”.

«Иностранная литература,

 № 11, 2008г.

Специальный выпуск “ИЛ”, посвященный литературе даже не одной страны, а ее части – франкоязычному канадскому Квебеку – называется “Я помню”: именно эта короткая фраза украшает автомобильные номера монреальцев-патриотов, считающих своим долгом не забывать о собственных исторических корнях.

Жак Годбу. Как возникла квебекская литература.

Подобно тому как литература США смыкается с английской, бразильская - с португальской, а литературные традиции стран Латинской Америки берут начало в Испании, квебекская литература является североамериканской гранью французской литературы. Она многолика и полифонична: в ней наряду со словами, зародившимися в cредневековом королевстве Наварра, можно отыскать понятия, возникшие в квебекском городе Шикутими, а речевые обороты, пришедшие из дореволюционной Франции, соседствуют с терминами, изобретенными в эпоху компьютера.

Французский язык является центральным вопросом нашей истории. В знак нашей верности ему в 1974 году квебекский парламент единогласно провозгласил французский официальным языком. Эторешение потребовалось, чтобы навсегда покончить с многочисленными конфликтами, в том числе вооруженными, которые не утихали с тех пор, как в 1763 году на исходе Семилетней войны Новая Франция перешла под власть Англии.

Эмиль Неллиган. О франкоканадской поэзии.

В Квебеке поэт тоже «больше, чем поэт», а Эмиль Неллиган (1879-1941) и вовсе фигура знаковая. Восемь миллионов человек - таково население Квебека - воспринимают свою литературу, и поэзию в особенности, как некое интеллектуальное знамя нации, сохранившей в Северной Америке французский язык. Жители Квебека считают свою провинцию - кстати, самую большую в Канаде - государством в государстве, а девиз Квебека «Я помню».

Моник Пру. Из книги "Монреальские рассветы". Новелла.

Я пишу тебе, Ману, хоть ты и не умеешь читать. Я надеюсь, что ты живешь хорошо и скалы в Пуэрто-Кепосе гордо высятся над тобой, когда ты плаваешь в море. Мы уже устроились. У нас есть диван, новый матрас, четыре крепких стула почти одинакового цвета и чудесный холодильник, в нем можно хранить много всякой всячины. Я сплю на диване, рядом с чудесным холодильником. Все хорошо, вот только я часто просыпаюсь из-за того, что холодильник гремит. Но это ничего, на пути к богатству и должно быть много разного шума, а смелому все нипочем. За окном везде асфальт и серые дома. Мимо туда-сюда ездят машины, и, представляешь, Ману, это не одни и те же машины, а всегда разные - только не подумай, что я хвастаюсь.

Андре Мажор. Улыбка Чехова. Фрагменты книг Улыбка Антона, или Прощание с романом и Переменчивое сознание

Книга известного квебекского писателя Андре Мажора «Улыбка Антона, или Прощание с романом» (2001) представляет собой собрание его дневников за 1975-1992 годы. В 2001 году за «Улыбку Антона» Мажор был удостоен премии «Этюд франсез», учрежденной одноименным журналом за вклад квебекских и иностранных писателей в франкоязычную литературу. В 2007 году Мажор опубликовал продолжение своих дневников под названием «Переменчивое сознание».

Елена Мурашкинцева. Портрет писателя в юности. Рецензия (Жак Годбу. Привет, Галарно!)

В книге рассказывается старая как мир и вечно новая история возмужания юноши и выбора судьбы. Повествование ведется от первого лица: Франсуа Галарно, парень из Квебека, рассказывает о себе, о своей семье, о своей девушке, о своих планах, надеждах и разочарованиях. Он хочет стать писателем и записывает в тетрадку все, что придет ему в голову. Из фрагментов складывается биография - незамысловатая и уникальная, как любая человеческая жизнь. По жанру это «роман воспитания». Если бы русскоязычный читатель получил перевод на сорок лет раньше (книга вышла в 1967 году), ему было бы легко опознать стиль повествования: речь идет о так называемой исповедальной прозе, расцвет которой пришелся на 60-е годы. Очевидно и влияние литературы «рассерженных молодых людей», отвергающих конформизм и бросающих вызов обществу

“Новый мир”,

 №11, 2008г.

Борис Екимов. Старый да малый. Житейские истории. Проза

Цикл коротких рассказов – портретных, сюжетных, написанных как бы с натуры донской деревни, жизнь которой и история которой, во многом, жизнь и история автора “Помню, как плакал, собирая зерно совком и руками, когда не успел подъехать на быках к комбайну и комбайнер выгрузил весь бункер на землю.

— Вот и собирай до зернышка! — кричал колхозный бригадир. —

Будешь знать, как опаздывать! Господи… Я ведь рос в поселке, с быками дела не имел, на заработки приехал в колхоз, двенадцать лет “работнику”.  Собирал и плакал. Не ведро, не мешок, а целый бункер, чуть не полтонны. Комбайн “Сталинец”.  Собрал, да еще на целый “трудодень” оштрафовали. Сиротские слезы. Кто утер их?..

Где-то читал, что в самом конце войны, перед штурмом Берлина, предлагали маршалу Жукову не торопиться, избежать лишних жертв.  Но произнес решительно полководец: “Русские матери еще нарожают”. От кого нарожают? От маршалов? И как будут сироты жить? Ах, как любил суровый маршал своих дочурок! Чужих сиротил без долгих раздумий”.

 Антон Уткин. Настенька. Рассказ

Новый рассказ Уткина – воскрешение в сегодняшней прозе традиций классического для русской литературы “дорожного рассказа”: о случайной встрече на железнодорожной платформе двух подруг, когда-то в молодости работавших медсестрами в военном госпитале.

Игорь Малышев. Подменыши. Роман

Роман про нынешних революционеров – отчасти мистико-политический, но с социально-психологической проблематикой. Герои не любят капитализм и христианство, метают о коммунизме и ради своих идей готовы пожертвовать жизнью.

 Леонид Зорин. Казанские гастроли. Из “Зеленых тетрадей”

Два автобиографических сюжета (взаимоотношения с отцом и тяжкий дебют автора как драматурга, а также – случайный и неожиданно откровенный разговор с незнакомым актером-гастролером, черты лица которого через годы повествователь узнает в фотороботе московского серийного убийцы) – два реальных истории из жизни автора, ставшие под его пером художественной прозой.

Александр Климов-Южин. Как у людей. Стихи.

(В этом селенье не светят огни;
Внуки разъехались, кончилось лето,
Видимо, тут и закончатся дни
Тихие вашего друга-поэта.

Ульи раздам, а гусей изведу,
Не обберу покрасневшего перца,
Буду от осени в полубреду
Под облетающей яблоней греться,

До холодов экономить дрова,
Печь растоплю, на полати прилягу,
В долгую ночь, забывая слова,
Слушать трубы подвывающей тягу.

Кончится хлеб, так пойду в магазин
С рваной сумою, бедней канарейки,
В ценники жестокосердных витрин
Щуриться слепо, считая копейки. …

Виктор Мартьянов, Леонид Фишман “Быть свободным или “бороться с экстремизмом”

Проблема нынешней борьбы с экстремизмом с точки зрения юриспруденции и социальной психологии. Авторы начинают с констатации: “Мы оказались в положении, когда руководствующаяся благими намерениями “борьба с экстремизмом” начала разрушать пространство прав и свобод граждан России — теперь в экстремизме могут быть произвольно обвинены практически каждый политически активный гражданин или группа людей” и задаются вопросом “Не зашли ли мы слишком далеко и не пора ли повернуть назад?”. Авторы пытаются определить само содержание понятия “экстремизм”, разобраться в идейно-правовых координатах экстремизма (одним из самых актуальных кажется им вопрос о том, “может ли быть субъектом экстремизма, то есть нелегитимного насилия в международном масштабе, современное государство?”); предпринимается попытка разобраться в вопросе о том, что же такое “экстремизм” в литературе (“сложилась ситуация, когда подозреваемый может быть произвольно обвинен в экстремизме на основании чуть ли не любого хранящегося у него материала, а обвинители, в свою очередь, рискуют оказаться в смешном положении по причине того, что их аргументация явно притянута за уши”), ну, в конце статьи, авторы примеряют к нашей ситуации в качестве рецепта от идеологической аллергии лозунг Конфуция “Пусть цветут сто цветов”.

Сергей Блинников. Открытие нашей Вселенной

Статья астрофизика о расширении Вселенной – “В этом очерке я постараюсь осветить лишь небольшую часть затронутой обширной темы. Я буду опираться только на известные (и понятные мне) факты”, ““Равнодушной природе” безразличны человеческие страсти, связанные с приоритетами открытий. Она живет по своим законам, которые пытается открыть человеческая наука. Сами законы гораздо важнее истории их открытия. Моя цель в этом очерке не написать строгое справочное или учебное пособие, а побудить заинтересованного читателя к изучению других доступных источников. Ведь мы живем в очень волнующую эпоху — открытие нашей Вселенной еще не состоялось: оно происходит на наших глазах.

В 1975 году вышел русский перевод книги по истории астрономии Чарльза Уитни “Открытие нашей Галактики”. “Галактика” с большой буквы — это имя собственное — Млечный Путь, в отличие от всех других галактик.

Я хочу рассказать об открытии нашей Вселенной, тоже с большой буквы, то есть о Метагалактике, в отличие от прочих мыслимых и немыслимых вселенных. Но не в смысле “природы Вселенной”, о которой писал Лукреций. Название его поэмы часто переводят как “природа вещей”, но во многих словарях утверждается, с отсылкой именно к поэме Лукреция, что “De Rerum Natura” следует читать “О Природе Вселенной” (здесь “res” — не “вещи”, а “Вселенная”). Обо всех открытых во Вселенной “вещах” рассказать невозможно. Я хочу сосредоточиться только на одном свойстве Вселенной — ее расширении. Оно было открыто 80 лет назад, но до сих пор в этом грандиозном процессе много загадочного. Попробуем разобраться в том, что мы знаем и чего не знаем о расширении Вселенной.

Екатерина Сальникова. Анимационный бум

Размышления искусствоведа о нынешнем анимационном бунте – “Даже самые глобальные тенденции начинаются с чего-то очень конкретного. На мой взгляд, современная анимационная стилистика была предрешена тогда, когда появился американский сериал “Бивис и Батхед”. Это был сериал, нашедший визуальную форму для черного юмора, для едкой иронии, для американского скепсиса — то есть для тех негативных эмоций, которые просто необходимы для саморегуляции общества, для отдыха от высокой героики и патетики игрового кино Голливуда”.

В последние годы происходит бум анимационной культуры. Это настолько очевидно, что не нуждается в пространной аргументации. Хочется сразу погрузиться в размышления о подоплеке анимационной революции. Почему всякого рода “мультиков” становится все больше и больше? Меняется ли радикально качество анимационных произведений? Какие новейшие умонастроения находят воплощение в анимации?

Чтобы разобраться в этих проблемах, зафиксируем качественные перемены.

Во-первых, анимация вышла из берегов анимационного искусства. Анимация стала одной из сфер необъятной визуальной культуры и дизайна. Анимационные образы насыщают телевизионную рекламу. Рисованные персонажи присутствуют в графической рекламе. Анимационные персонажи являются ведущими программ, посвященных, например, живой природе. Персонажи из анимационных фильмов материализуются в игрушках и продолжают свою жизнь в играх, как традиционных, так и компьютерных. (Чего стоят, к примеру, наши вездесущие “Смешарики”! Шарообразные персонажи очень грамотно захватили все возможные сферы циркуляции.) Интернет-пространство переполнено анимационными мотивами.

 «Октябрь»

 №11,2008г.

Николай Климонтович. Скверные истории Пети Камнева. Роман.

В первый же день она заблудилась.

Веря, что она должна чувствовать себя бодрее на свежем воздухе, Елена Петровна решила найти речку, о которой еще в Москве рассказывал, расхваливая место, Михаил Борисович, совсем близко, через две улицы. Она вышла за ворота, вокруг стояли одинаковые заборы, высокие и глухие. Прочла на калитке, что номер их дома – двадцать два. Она знала имя улицы – Гоголя. Во всяком случае, так ей запомнилось, и она повторяла Гоголя двадцать два. По словам Миши, идти было нужно вниз, но, где здесь низ, а где верх, трудно было определить. Наклон, казалось, вел влево.

Не то чтобы ей нужна была эта речка, но стало скучно в небольшом огороженном пространстве, в глухом от лопухов и бузины саду и в доме с чужой посудой. Она объясняла потом, что решила, пока Миша не вернется из города, посмотреть окрестности. К тому же она вспомнила давнее, счастливое лето на даче в Загорянке, когда она и Витя были молоды, по этой же ветке железной дороги. Там тоже тогда была холодная юркая речка, густо обросшая. Елена Петровна не подозревала, что здесь протекает та же самая речка, Клязьма.

Вячеслав Пьецух. Война за испанское наследство. Рассказ

Война за испанское наследство (1701 - 1714) началась
после смерти последнего исп. Габсбурга. Против фран-
ко-исп. каолиции выступили многие евр. страны: Гол-
ландия, Австрия, Пруссия и др. Главным результатом
войны стало усиление морской и колониальной мощи
Великобритании.  Большой энциклопедический словарь

Все те же мы: нам целый мир чужбина… А. Пушкин

Еще в начале 1991 года, незадолго до крушения нашей преподобной империи, Сергея Сергеевича Тюрина послали в служебную командировку в Испанию, налаживать связи с тамошними производителями полиэфирного волокна. А он возьми в Испании и осядь.

Сергей Сергеевич смолоду недолюбливал советскую власть, но на Западе он остался отнюдь не из-за этой, тогда еще экзотической, антипатии, а просто ему очень понравилось в Испании и, с другой стороны, донельзя надоела жена Римма Петровна, которая стесняла его в карманных расходах, обожала индийское кино и шпыняла по мелочам. Так то есть она Сергею Сергеевичу надоела, что даже трехлетняя дочь Вероника, которая оставалась с матерью в Нижнем Новгороде, не отвела его от судьбины невозвращенца, и он как без вести пропал на другом конце Европы, где круглый год зеленеют оливковые деревья, синеет чистое, словно помытое небо и катит свои грузные воды Атлантический океан. При желании понять его было можно: все-таки тогда в Нижнем Новгороде постреливали средь бела дня, и слова такого не слыхивали – “морепродукты”, штаны негде было починить, автобусы ходили не каждый день, а тут, как будто так и надо, катит свои грузные воды Атлантический океан…

Александр Мелихов. Ствол и семя. Очерк.

С незапамятных времен за человеческое сердце борются два могущественных соперника – государство и семья. Они оба требуют от человека любви и, временами, очень серьезных жертв; они оба ревнуют его друг к другу; но – поскольку государство физически неизмеримо сильнее, то в периоды обострения этой ревности страстные государственники начинают требовать крутых мер, чтобы разрушить или хотя бы дискредитировать семью как источник всяческого мещанства и хранилище дремучих предрассудков, а либералы в ответ принимаются с удесятеренной страстью воспевать достоинства и достижения семейной жизни в противовес бессмысленной тирании государства. В глубине же души и та, и другая страсть стремятся обладать предметом своего вожделения безраздельно.

В начале шестидесятых известный социолог Дж. Коулмен попытался определить, какие факторы определяют уровень интеллектуального развития школьника. После обследования шестисот тысяч учащихся и четырех тысяч крупных школ исследователь пришел к выводу, что для ребенка из хорошей семьи параметры школы (расходы на одного учащегося, наличие лабораторий, качество библиотек, образование учителей) не имеет почти никакого значения – все определяет семья. На Юге же, среди бедного чернокожего населения гораздо более важную роль играет школа, но, опять-таки, не те неодушевленные предметы, которые покупаются за деньги, а люди – учителя и особенно одноклассники: ребенок из социально ущемленного слоя учится хорошо среди товарищей с более высоким социальным статусом и плохо среди “ровни”. Зато на мальчика из благополучного слоя “дурное соседство” уже не оказывает очень уж существенного влияния.

Таким образом, хорошая семья оказалась главным фактором воспитания не только собственных детей, но и тех, кому посчастливилось оказаться с ними в одном классе. Успешность даже и государственного образования зависит от семьи. “Но кроме интеллектуального развития есть и нравственное, – возражали государственники, относившиеся к частной жизни с недоверием. – А кто поручится, что эти умники усвоили ценности патриотизма и трудового бескорыстия?” Тоже правильно – можно быть коррупционером и при этом прекрасным отцом. И даже именно ради семьи особенно безжалостно обдирать государство…

Александра Кисель. Маленькая книга. О прозе Ильи Бояшова. Критика

Писателя Илью Бояшова хвалят за талантливые, умные книги, легкий стиль; в один голос критики благосклонно отмечают рождение и развитие нового таланта. Кто-то намекает на то, что он – будущий автор великого романа, мол, еще не поздно написать вторую “Войну и мир” – о другой великой войне.

Не станем спорить с критиками: Бояшов – писатель талантливый. Но при этом он остается автором маленькой книги.

Маленькая книга – особое явление современной массовой литературы. Высокое качество текста позволяет оценивать ее как истинно художественную. И этим ее роль в литературном процессе не исчерпывается: она становится своеобразным знаком нашей эпохи. Маленькую книгу можно спрятать в карман – удобно, своего рода карманный компьютер. Она не требует много времени и душевных сил – и того, и другого не достает современному человеку. Она в меру иронична, умна и всегда увлекательна. Но самое главное ее достоинство – легкость, причем во всех возможных смыслах. Ощущая “легкость необыкновенную”, читатель съедает ее за один присест, в метро, или в перерыве на работе, или вечером после ужина; не случайны метафоры “поедания”, постоянно звучащие из уст критиков: “Путь Мури” для чтения – книга легкая, как безе: отведайте, не пожалеете”. Почти рекламный слоган. Потребитель поглощает книги. Выражение “духовная пища” становится буквальным и качественно изменяет природу духовности.

Вадим Муратханов.  Московская поэзия: битва за человека. Критика.

Как-то раз заспорили мы с другом-поэтом о влиянии биографии на оценку личности в искусстве.

Вот был Гомер, о котором мы не знаем ничего, кроме его предполагаемой слепоты, роднящей его не только с древнерусским Баяном, но и с любым мало-мальски приличным легендарным сказителем. Весь скудный материал для реконструкции личности рапсода черпаем из тех же Илиады-Одиссеи.

А вот, скажем, Сирано де Бержерак, Франсуа Вийон и граф Рочестер, которые интересны для современников и потомков больше в роли остроумцев, любовников, дуэлянтов и персонажей мемуаров, чем в качестве авторов бессмертных творений. Строго говоря, даже если бы ни один текст, вышедший из-под пера этих господ, не сохранился, их историческому образу это мало повредило бы: звание поэта в данном случае – лишь дополнение к парадному наряду, вроде перевязи или аксельбанта. К чему текст, если вся жизнь – как песня?

Так что же первично в поэзии?

Поэтов в Москве гораздо больше, чем дуэлянтов, причем есть безусловно неординарные, имеющие шанс пережить в заветной лире не только свои земные оболочки, но и посмертную мемуарную славу. Но сегодня, во всяком случае, мы оцениваем тексты друг друга через призму личного отношения – в силу, что называется, экстралингвистических факторов. Ими же не в последнюю очередь руководствуемся при выборе материала для чтения: в библиотеке любого современного московского поэта, вовлеченного в орбиту литературного сообщества, львиную долю книг составляют дарственные экземпляры. Темп жизни в мегаполисе неумолим: успеваешь читать себя и – по мере сил – знакомых, иногда независимо от степени их дарования и твоего читательского аппетита. На иные имена времени достает не всегда.